Святослав Логинов - Чёрный смерч [сборник]
— Ещё хочешь или накушался?
— Дура неумная!.. — прошипел оборотень окровавленным ртом. — Не хотела по-хорошему, ну и сдохнешь теперь.
Он неторопливо, по-кошачьи подобрался, вместо оброненной кадильницы потащил из-за кушака нож. От недалёких кустов бежали ещё двое чужинцев, один с копьём, другой с быстро разгорающимся факелом. Сейчас запылает береста на крыше — и пропала йога. Хочешь — от копья умирай, хочешь — жарься в горящем доме.
С долгим скрипом повернулась изба, здоровенная слега, прежде подпиравшая стену, рухнула вниз, на голову не успевшему уклониться чужинцу — только брызнуло по сторонам…
Двое нападавших приостановились, попятились было, но череп рузарха на заострённом колу, клацнув зубищами, ухватил одного из вражинцев поперёк туловища, торопливо, словно при жизни, принялся жевать, пятная сухую кость дымящейся кровью. Последний из жаборотых выронил факел и, подвывая, бросился в кусты. Уника, сплетя пальцы у груди, смотрела ему вслед. Пусть бежит, теперь не я, а он на крючке. Все равно ничего не расскажет соплеменникам — удушье схватит за глотку прежде, чем он успеет произнесть хоть словечко. А я посмотрю, куда он побежит и кому попытается рассказать о печальной неудаче, постигшей вздумавших выведывать чужие тайны. Что ж, пусть ведают, что бабье колдовство не только лечить да спасать может — когда надо, оно никого не пощадит и всякому башку снесёт. Будь иначе — пожиратели детей беды бы не знали, у самых ворот поджидали бы малолетнюю добычу.
Большими шагами Уника подошла к висящему в ощеренной пасти чужинцу, ухватив за гривастые лохмы, вздёрнула мертвецу голову, заглянула в бельмы глаз.
Чужой, как есть чужой. Ни о чём думал, не понять, ни что чувствовал. Одно только и осталось после смерти в тёплом ещё теле — инакость, которую даже ненавистью не выразить. Одно слово — чужинец.
Тела убитых Уника свалила у самого охранного черепа, бросила там, пробив насквозь свежим осиновым колом, а сама наглухо заперлась в доме, чтобы никто не услышал, как будет плакать и выть от жестокой обиды обманутая женщина.
Как ни коротка июньская ночь, но с первыми рассветными лучами дверь в избе отворилась, и Уника, окинув взглядом ещё не розовое, а зеленеющее небо, спустилась вниз по скрипучим ступеням. Лицо йоги было совершенно спокойно, лишь брови, по-прежнему чёрные, грозно нахмурены. На ведунье был большой колдовской наряд, обереги и амулеты брякали при каждом шаге. Прежде всего Уника занялась тяжким и кровавым делом, на какое не решился бы колдун-мужчина. Головы убитых были отрублены. Обезображенные тела Уника оттащила в сторону, завалила хворостом и подожгла. Одну из отрубленных голов колдунья насадила на вкопанный в землю кол. Теперь чужинец, ставши бесплотным духом, вместе с рузархом будет охранять избушку. Вторую голову повесила в дыму, чтобы прокоптилась как следует и не смердела. Жестоко так поступать, очень жестоко. Такое колдовство мстит не только убитому, но и колдунье, выжигая её собственную душу. Однако женская магия, древнейшая в мире, не умеет быть доброй. Эта волшба от матери-Земли, она весь род хранит, а до отдельного человека ей дела нет. Погибнет — и не жаль, лишь бы племя в довольстве жило. Трудно человеку душой принять мысль, что перед всеобщей матерью он ничто, щепоть праха. Недаром бабы-йоги ушли от людей, недаром нельзя тревожить их бездельными просьбами.
Разбросанное оружие собрала, рассмотрела внимательно и спрятала в доме, где и без того хранилось немало диковинок.
Покуда не рассеялся тяжкий удушливый дым, Уника в голос выкрикивала заклятия. Теперь ни единая живая душа не проберётся к избушке, а кто попробует — пусть пеняет на себя. Затем Уника быстро собралась и, прежде чем огненноликий Дзар выбрался на макушку неба, она уже шагала скользящей охотничьей походкой через завалы мокрого леса. Надо было торопиться — до Верхового селения отсюда восемь дней пути, до Большого — ещё четыре. А времени погодить не прикажешь, и беда не станет ожидать на пороге.
Утром селение облетела печальная весть: умер старый шаман. Смерть эта ни для кого не была неожиданной, её ждали уже давно. Люди жалели лишь, что не вовремя шаман ушёл к предкам — жди теперь, покуда вернётся Калюта, похоронит старика, который до этого часа будет лежать в Отрубной землянке. Потом Калюта наденет полный колдовской наряд и лишь тогда займётся пришельцами. А до этого — висеть беженцам между небом и землёй, ни своими, ни чужими, ни гостями, ни соплеменниками, а вообще не пойми кем. И бородатым лишние волнения, и людям зубра хлопоты.
Бородатые, которых по их соплеменке успели прозвать «лишаками», слушали, что говорила им Лишка, кивали и соглашались. Что с ними случилось, они так и не смогли объяснить. Напали какие-то чужинцы, среди ночи напали, так что в лицо их никто и не видал, и в две ночи весь род вырезали. Бились с кем-то в ночной тьме, лиц не видя, а утром ни единого чужого тела не нашли — только свои. То ли уносил враг погибших, то ли ни единого человека в бою не потерял. А быть может, при первом лучике света тела врагов истаивали словно туман. Говорят, бывает такое с ночными оборотнями — мэнками. Влетит ничей предок в рот уснувшему под открытым небом человеку, завладеет оставленным телом и начнёт совершать злодейства. Только жить ему до тех пор, покуда не остановится на нём палящий взор Дзара. Тут и рассеется то, что минуту назад казалось могучим воином. А ничей предок вернётся в свою непригожую могилу и будет ждать новой жертвы.
Одно лишь непонятно: откуда столько мэнков взялось и куда смотрели колдуны лишаков?
А потом обнаружилось, что бесследно исчез шестилетний Роник, что ещё день назад прислуживал расслабленному Матхи. Когда он ночевать не пришёл, мать не особо встревожилась — ну, остался мальчик у старика в землянке, такое и прежде случалось. А вот когда утром оказалось, что Матхи мёртв, а ребёнка нигде нет, мать взвыла в голос и побежала по селению. Рона никто не видал с той самой минуты, когда возле запертых ворот воины встречали лишаков. Тут уж и впрямь люди заговорили про мэнков. Кое-кто и бородатых хотел побить, но согласились ждать, пока вернётся Калюта. Послали гонцов к Белоструйной, а у гостевой землянки наконец поставили стражу. Лишаки сокрушённо молчали и покорно ждали решения своей судьбы.
По счастью, Калюта объявился уже через день. Сказал, что незримые помощники донесли ему о смерти Матхи, вот и пришлось вернуться с полдороги. Такое объяснение никого не удивило: Калюта хоть и не носил покуда большого наряда, но уже давно в глазах всех родичей был шаманом. Удивило другое: как не свой вернулся молодой шаман. То улыбается беспричинно, то песни петь начинает. К Таши и Данку при встрече целоваться полез, чего прежде в роду не бывало. А с Ладой — Рониковой матерью и говорить не стал. Объявил только, что Роник жив и через день найдётся, а куда малец запропал — не сказал.
